Утреннее солнце светило ярко – не спасали даже ставни. На покрывале, на стенах, на потолке весело плясали золотые пятна. День обещал быть жарким.
Я хотел отодвинуть сладко спавшую Лайшу и встать, чтобы освежиться, как вдруг распахнутая дверь с треском ударилась о стену, а в покои ворвался настоящий ураган.
Ураган этот с разбегу запрыгнул на ложе, пихнул Лайшу в бок и приказал:
– Лайша! Кыш!
– Уже ухожу, шодэ…[1] – зевнула та, потянулась, подобрала с пола покрывало и вышла, по-моему, даже не открывая глаз.
– С добрым утром, – сказал я, когда Аю, свалившись на меня всей тяжестью (хотя что там той тяжести!), потерлась носом о мой нос. – Хорошо, что я уже проснулся, а то ведь так и заикой оставить недолго!
Я много раз просил так не делать, но кто слушал меня в этом доме? Разве что новые наложницы, да и те ровно до тех пор, покуда их не посвящали в негласные правила.
– Аю соскучилась, – серьезно ответила она и вытянулась у меня под боком. – Эйша долго не было.
Меня зовут Вейриш, но Аю, когда еще не могла толком говорить, произносила мое имя вот так, и я привык. Мне даже нравилось это – до такого сокращения не додумался никто из моих многочисленных родственников.
– Дела, – ответил я.
– Аю помнит, – кивнула она. – Дурные дела.
– Невеселые, – согласился я и припомнил семейную встречу, на которой меня, мягко говоря, озадачили.
И кто! Дядя Гарреш, от которого я не ждал подвоха… И который, я был уверен, давно убедился в полнейшей моей несостоятельности в том, что касалось хоть сколько-нибудь серьезных дел. Не так давно он выручил меня из неприятностей, в которые я угодил по собственной неосторожности (и, скажем прямо, глупости), а потому мной владела счастливая уверенность, что дядя считает меня бескрылым юнцом. Но нет, чем-то ему приглянулся именно я…
– Эйш, не спи! – потормошила меня Аю, и я очнулся.
– Я не сплю, просто задумался.
– Все те же дела? – произнесла она со странной интонацией, и мне показалось, будто в глубине ее темных глаз затрепетал огонек, словно свеча вспыхивала и гасла на ветру.
