Снег падает с неба крупными хлопьями, и в свете редких масляных фонарей Горшечного Квартала кажется, будто на городские улицы опускается пепел. Жители района давно привыкли к отвратительному запаху примесей, которые добавляют в глину, чтобы получить из нее особый кирпич, но случайному прохожему, попавшему в это место впервые, придется нелегко.
Несмотря на специфичный запах, именно Горшечный Квартал считается самой чистой и самой безопасной окраиной Рурка. Именно здесь время от времени проходят шумные ярмарки, куда стекаются все, кому есть, что предложить на продажу. Художники и мастеровые, мясники и рыбаки, фермеры и городские сумасшедшие. Впрочем, последние являются скорее оригинальным украшением подобных мероприятий. А уж про карманников, которые тоже не прочь поживиться в толпе, и речи не идет.
Ярмарки здесь идут даже зимой, ведь именно в Горшечном Квартале каждая улица выложена камнем, словно дело происходит в центре, и нет такого переулка, где не жил бы какой-нибудь умелец.
Много людей – много мусора, но в Горшечном Квартале хватает и тех, кто с удовольствием приводит свой район в порядок. Дворник здесь – это почетное звание, ведь жители южной окраины платят в казну города дополнительный налог именно для этих целей.
Но даже здесь, в светлом и уютном Горшечном Квартале, в воздухе которого частенько появляется взвесь, пахнущая вареными тухлыми яйцами, иногда происходит нечто страшное.
То, что нельзя понять. Нельзя простить. Нельзя оправдать.
Сегодня запорошенный белым снегом переулок Большой Волны стал свидетелем убийства. Тихого, незаметного. Никто не кричал и даже не стонал. Не было слышно шагов, однако следы все же остались.
Именно по этим следам в переулок пришел он. Мальчишка-подросток лет шестнадцати с угрюмым горбатым носом, сжатыми в нитку губами и лезущими на лицо волосами, черными, как вороново крыло. Облаченный в дырявый тулуп чужого плеча, он шагал по вдоль цепочки огромных следов и все время поправлял неровно сидящую на голове кепку, так и норовящую сползти на глаза.
Дойдя до конца переулка, он склонился над бездыханным телом женщины, судя по одежде – прачки, и прошептал:
