Владивосток, 2003 г.
– Не буду разводить круги по воде, – небрежно бросает Хорол.
И сам же размазывает эту напускную легкость тягостным вздохом.
Оставаясь в кресле, я машинально прослеживаю его перемещение по кабинету. Тормозит старый волкодав перед окном. Заведя за спину руки, с непроницаемым выражением лица наблюдает за погрузкой торгового судна. Зрелище на самом деле для него, как и для меня, привычное. Это наша работа, наши непрерывные будни.
С некоторой долей удивления замечаю, как скорбно поджимаются губы старика. Совершая вдох, он нервно раздувает ноздри. Передергивая плечами, крепче сцепляет за спиной пальцы. Те заметно подрагивают.
– Я к тебе с лакомым барышом, – усмехается отнюдь не весело. Чтобы сам Хорольский ко мне пожаловал – за гранью реальности. С подарками – и подавно. Молчу, давая ему возможность закончить мысль, которую он с таким трудом формирует. Сам бы не увидел – в жизни не поверил, что хладнокровный и расчетливый Хорол может выглядеть израсходованным до пустой оболочки. – Сауль… Сауль, ты ведь хочешь двадцать второй и двадцать третий причалы? Они будут твоими. Но с одним условием.
Прищуриваясь, взираю на старика, не скрывая агрессивного интереса. Война за самые глубокие причалы, готовые принимать большие грузовые суда, у нас с Хорольским длится три года. За этот сраный кусок берега пролито немало крови. В прямом смысле.
Зная Хорола, предчувствую, распря возобновляется и набирает крутые обороты.
– Что за условие?
– Ты женишься на моей дочери.
Меня мало чем можно удивить, но Хорол сегодня выбивает очко за очком. На пару секунд я теряюсь.
Что еще за дзынь-дзара, бл*дь?
– Ты подсовываешь собственную дочь «конченому антихристу»? Я правильно услышал? С какого перепугу?
Не то чтобы слова Хорольского меня когда-то задевали, просто пытаюсь разобраться, какими мотивами он орудует.
– Две недели назад у меня обнаружили опухоль. Врачи дают меньше четырех месяцев, – вываливает.
Я застываю, не зная, как должен реагировать.
Впрочем, ему и не нужна моя реакция. Умолкая, Хорол вновь уводит взгляд в окно. Теперь я понимаю природу этой звериной тоски в глазах. Море – вся его жизнь. Рискну предположить, его он любит больше дочери. И все же…
