– Ну что, сволочь, узнаёшь? – с наслаждением спросил я, глядя в немного оплывшее за прошедшие годы лицо Оскара Фредриксена. Вообще странно, что он так подурнел, стареть ему ещё рано, сколько ему лет, где-то сорок, или сорок пять? Да, он старше меня на десять лет или больше? Как-то я подзабыл, даже странно. Когда-то он казался мне таким талантливым, таким необычным, таким красивым, что ради его расположения, я самого себя опустил в такую смрадную грязь, что до сих пор чувствую её адские миазмы. Но, надо сказать, глаза у меня открылись довольно скоро, и, хотя я продолжал находиться по его влиянием, но уже осознавал не столько его пагубность, сколько чужеродность мне.
Я и забыл бы о нём навсегда, я так и считал, но он сделал всё, чтобы я его вспомнил, потому что постарался разрушить карьеру моей жены, поэтому я его вспомнил, едва увидел подпись под одной из гнуснейших статеек, а потом увидел и пару телерепортажиков, что сохранялись в интернете, которым я пользовался теперь всё чаще и шире. Увидев знакомое имя, а после и рожу, очевидно, теперь, похабную, я возненавидел его куда больше, чем некогда.
Было трое обидчиков Тани, Кочарян – мелкая блоха, пустоголовая пешка, уже сильно пониженный в должности после ставших известными махинаций со свидетелями и вообще ведением дела о мнимой смерти Курилова, висел на волоске от увольнения и судебного разбирательства. Это было объявлено во всеуслышание, но вышестоящие не спешили воплощать это в жизнь, потому что «тогда придётся открыть и пересмотреть десятки дел, которые вёл этот следователь, вы представляете, к чему это может привести?!». Но мне было достаточно и этого, и его позора, и раскаяния, правда, притворного, с которым он приносил нам, то есть Тане свои извинения.
Никитский был мною приготовлен на «сладкое», как говориться, с ним я намеревался разделаться не сразу, я хотел, чтобы он ждал, чтобы он в страхе оглядывался, понимая, что Немезида занесла над ним меч. Пусть он в ужасе ждёт.
А вот к Оскару я приехал сам. Я хотел видеть его после того, как он тысячу раз лгал мне, как пытался проституировать меня, несчастного влюблённого идиота, опьянённого воздухом свободы, которая, ринувшись за наш рухнувший железный занавес, свела с ума всех, после его шантажа, которым он изводил меня из-за того, что я отошёл от него, и не стал позволять так вольно вести его дела в Москве.
