ГЛАВА 4. ПРИГОВОР И ИСПОЛНЕНИЕ
Высоко над головой раскачивался потолок. Раскачивался мерно, словно качели. Туда-сюда. Вверх-вниз. Ощущения возвращались медленно. Сперва – звенящая боль в голове. Затем – тупая, дергающая в плечах. И, наконец, вернулся слух.
- Дани! Дани, претемный тебя дери! Что ты натворила?!!
Мысли ворочались неохотно, вязли, словно мухи в меду. Кажется, это был голос Эльвина, хриплый, каркающий.
Как странно. Он никогда раньше… не кричал… вот так, с надрывом, словно из груди ребра достают.
Лицо Эльвина нависло над ней. Кажется, еще никогда он не был настолько бледен. Может быть, ему плохо? В любом случае, встревожен не на шутку.
- Что. Ты. Натворила. – Тяжело роняя каждое слово, прохрипел он.
И тут как будто сбили кран у пивной бочки, воспоминания хлынули пенной волной, закружили Дани, словно невесомую былинку.
Какой же он красивый, принц Ксеон!
У него открытое, благородное лицо. Такие необычные глаза теплого мохового оттенка, в густых изогнутых ресницах. Улыбка добрая. Каждый раз, как улыбался, сердце переворачивалось, заходилось в безумном танце. Несчастный принц Ксеон, которого проклятый инквизитор обрек на мучительную смерть. Разве она могла позволить ему умереть? Нет, тысячу раз нет…
Дани всполошилась.
Она… кажется, расстегнула тот ошейник, что постепенно сдавливал ему шею. Кажется, сболтнула лишнего, но какая разница? Дани ведь не из тех, кого потянут под венец. Она будет счастлива, даже если будет просто знать о том, что принц Ксеон жив. Тут ведь все понятно, помойная дворняжка не должна даже смотреть на столь прекрасного, умного и доброго мужчину…
- Дани, - сквозь зубы простонал Эльвин, - да очнись же ты. Всеблагий, ну почему, почему? Я ведь предупреждал. А ты, ты… Что теперь будет?
Она медленно села. Оказывается, все это время Эльвин безжалостно тряс ее за плечи.
Все та же камера. Вот грязный тюфяк, на котором умирал Ксеон. А вот тускло светящиеся магические кристаллы… Дани поднесла руку к глазам – пальцы продолжали сжимать тонкий ремешок, испещренный магическими символами. Она разжала руку, и бесполезный теперь ошейник упал на пол.
