Будь осмотрителен – судьба-злодейка рядом!
Меч времени остер – не будь же верхоглядом!
Когда судьба тебе положит в рот халву,Остерегись – не ешь; в ней сахар смешан ядом!1 – При чем тут яд?! – первой воскликнула Дуньязада, облизывая языком Валентины ее же губы – после долгого и сладкого поцелуя, – твои губы, о, Николаич! – слаще всякой халвы!
Удивительно, но Кошкин, кажется, услышал крик нежной души арабской принцессы. Он самодовольно ухмыльнулся, и даже попытался по-гусарски поправить пальцем кончики усов, которых у него никогда не было. А более практичная Пенелопа закатывать глазки (тоже Валины) не стала; она задала вопрос, ткнув пальцем в людей, толпящихся у дверей роскошного номера, по центру которого и стояла кровать с возлежащей на ней Валентиной:
– Может, про яд – это к ним относится? Кто это такие?
– Это высший цвет венецианской знати, включая самого мэра, – поспешил ответить Николаич.
– И что им нужно? – буркнула Валентина; и тут же сама ответила, после подсказки дочери Приама, – пришли выразить почтение, и это… как его? Соболезнование по поводу прискорбного случая с гондолой и незапланированным купанием? Водичка-то холодная была!
Кошкина даже кашлянула пару раз, скорчив прискорбную мину. Это опять подсказывала Пенелопа: «Сейчас мы этих ребят заставим раскошелиться…". Валентина была не против; хотя никакой материальной поддержки семье Кошкиных не требовалось. Ведь в ладошках у нее сейчас были зажаты подлинные сокровища; в правой – кредитная пластиковая карта, в которой утонул бы, не вызвав особого возмущения, весь бюджет Венеции. Левая ладонь судорожно стискивала золотую пластинку со скалящейся тигриной мордой.
– Пайцза! – вспомнили сразу шесть красавиц, – сувенир от Чингизхана. Ни за что не отдадим! А… где шпага с молотком?
Добыча из далекого прошлого лежала рядом, на прикроватной тумбочке. Валентина Степановна огладила взглядом прежде всего клинок, так выручивший ее в последнем путешествии; перенесла капельку той хищной радости, с какой вонзала его в грудь монгольского министра, на толпу у дверей, и та устрашилась, попыталась было юркнуть за двери. Может, слава гораздой на выдумки и готовой на любые проделки русской «олигархини» добралась и до этого приморского городка? Первым опомнился мэр – круглощекий и лысый толстячок, подскочивший к кровати с грациозным (насколько позволяло пузо) поклоном. Из него водопадом полились слова, явно заготовленные заранее. Мэр словно отрабатывал сейчас роль, отрепетированную перед зеркалом.
