Сеул засыпал неохотно. Офисные огни гасли один за другим, как звёзды на рассвете. Под холодным светом уличных ламп вода в ручье Чхонгечон текла неспешно, отражая блёклую неоновую радугу над городом.
Ёнсу сидел на краю набережной, склонив голову. В руке – бумажный стакан с остывшим американо, на коленях – блокнот с неоконченным письмом. Он приходил сюда каждый апрель – в день, когда Юнхи исчезла из его жизни.
Они познакомились в художественной студии, когда Сеул ещё был для них обоих городом надежд, а не компромиссов. Она рисовала людей на станциях метро – быстро, точно, с любовью. Ёнсу писал рассказы. У них был один на двоих эскиз мечты: кафе на Инсадоне, выставка её работ и книга с его историями.
Но весна может быть жестокой, если в ней слишком много ожиданий. Юнхи уехала в Пусан – без письма, без объяснений. Говорили, семья настояла.
Ёнсу не пытался вернуть её. Он просто стал писать меньше и чаще молчать.
Прошло семь лет. И сегодня, когда он поднял глаза от блокнота, Юнхи стояла напротив – взрослая, с другим цветом волос, но с той же легкой улыбкой, которую он когда-то любил рисовать словами.
– Ты всё ещё приходишь сюда? – спросила она, словно эти годы были только сном.
Он кивнул, не смея дышать. Юнхи подошла ближе и протянула руку.
– Тогда давай не будем терять ещё одну весну.
Хана третий раз за утро смотрела на экран телефона. Он был в сети. Опять. Но ничего не писал.
Вчера они переписывались до поздней ночи – обсуждали детские мечты, в которые уже почти никто не верит. Чансу оказался неожиданно живым, настоящим, не похожим на остальных из приложения. Не тем, кто кидает эмодзи и пропадает, а тем, с кем хочется ходить по улицам Сеула и говорить без фильтров.
Сегодня – тишина. Только зелёный кружок возле имени и чувство, будто кто-то смотрит на тебя издалека, но не решается подойти.
Хана перечитала их переписку. Его последнее сообщение всё ещё ждало ответа:
"Ты когда-нибудь думала уехать – не навсегда, а просто… выдохнуть?"
Она не ответила сразу. У неё была съёмка на Сеульской башне, потом звонок с агентством, потом… день просто закончился. А теперь – это странное, звенящее молчание.
