Утро цеплялось за верхушки сосен туманными, рваными клочьями, когда Ратибор бесшумно выскользнул из своей избы. Воздух был плотным и влажным, пах прелой листвой, сырой землей и обещанием прохладного дня. Его деревня, приютившаяся у кромки векового бора, еще спала. Лишь в нескольких дворах лениво курились дымки над крышами, да одинокий петух пробовал голос, неуверенно и сипло.
Дом Ратибора стоял на отшибе, последним на пути к лесу, словно и сам был частью его. Небольшой, ладно срубленный из крепких бревен еще его отцом, он хранил тишину и одиночество своего хозяина. Ратибору едва минуло двадцать зим, но во взгляде его ясных, цвета лесного ореха, глаз таилась серьезность не по годам. Высокий, широкоплечий, с волосами цвета спелой ржи, стянутыми на затылке кожаным ремешком, он двигался с плавной, хищной грацией зверя, для которого лес был настоящим домом.
Он не помнил отца во всей его силе, лишь обрывки воспоминаний: сильные, мозолистые руки, держащие его на коне, зычный смех и тяжесть боевого топора у пояса. Отец был дружинником у киевского князя, человеком чести и стали, и не вернулся из очередного похода в степь, оставшись там под безымянным курганом. Мать, тихая и нежная, как лесная фиалка, угасла через несколько лет после этого, сгубила ее хворь, против которой были бессильны все травы и заговоры. С тех пор Ратибор остался один. Деревня жалела его, но не лезла в душу, видя, что парень справляется сам.
Он жил охотой. Лес кормил его, одевал и давал возможность заработать на торге ту монету, что была нужна для соли, железа и редких выездов в Киев.
Закинув за спину длинный тисовый лук и колчан со стрелами, Ратибор проверил у пояса охотничий нож. Он не шел вслепую. Еще вчера вечером он нашел свежий след крупного оленя. Такая добыча – это не только мясо на несколько недель, но и отличная шкура, которую можно выгодно продать в городе.
Лес принял его, как своего. Под ногами мягко пружинил мох, ветви расступались, словно по его воле. Ратибор читал следы так же легко, как жрец – руны. Вот здесь олень объедал молодые побеги, тут остановился попить из ручья, а вот здесь, спугнутый чем-то, прыгнул в сторону, оставив глубокие отпечатки копыт на влажной земле. Этому его учил отец, и эти уроки впитались в его кровь, стали инстинктом.
