Апрель 1125 года, окрестность Каира.
Эта весна выдалась слишком дождливой. Шел 1125 год, второй при правлении Кийа Бузург-Умида, и третий с тех пор, как я пополнил ряды фатимидской армии. Халифат разрастался, подобно грозовым облакам в низовьях Нила. Мы прошли его вброд, примерно неделю назад, может, немногим более, – не помню точно, так как дни слились в одно серое месиво из грязи под ногами, смрада немытых тел под легкими латниками и криков раненых воинов, повозки с которыми непрестанно катились поодаль от конницы.
Местами подсохшая пыль, красного цвета, будто в позабытых Единым Богом землях, с готовностью поднималась из-под копыт, заставляя натягивать давно нестираную повязку выше на нос. Легче не становилось, дыхание учащалось, но я продолжал так поступать при каждом новом коннике, вышагивающем слишком близко к пешим рядам, в которых я находился. – «Никогда не любил лошадей, как впрочем и людей, – воспаленные глаза, густо подведенные сурьмой, прошлись по ближайшим товарищам, плетущимся со мной в одном ряду. – Сброд. Мясо, которое ведут на убой, во славу Халифа. Господин будет доволен увидеть, как города неверных пылают, нам же хватит и куска хлеба, лишь бы не подохнуть с голоду, как те, кто предпочел остаться на руинах городов, вспахивая давно исчерпавшие себя земли».
За моей же спиной не было ничего – ни дома, ни семьи. Держаться не за что, бояться тоже, ведь даже смерть обещала лишь лучшее существование; и некого оплакивать, кроме собственных ног, стертых от бесконечных переходов и, пожалуй, шкуры, нещадно искусанной приставучими мошками.
Впереди несколько дней, которые я надеялся пережить, если не в зените славы, то хотя бы не растеряв достоинства, наподобие тех соратников по оружию, что сейчас плелись за двумя закрытыми на манер деревянной клети повозками, отпуская срамные шутки, в попытке схватить пленных девушек за бесстыдно оголенные ноги и кисти.
Одна из будущих рабынь что-то выкрикнула, пытаясь дать отпор знакомому мне пешему воину. Тот тут же взревел, взбешенный ее неповиновением:
– Неверная, сука!
