Одуряюще пахло сиренью, ну просто одуряюще. Этот запах сопровождал меня всю жизнь.
В детстве это был запах тайны – мы прятались в огромных кустах сирени, когда играли в казаки-разбойники.
Сад, в котором проходило мое детство, был совершенно сказочный – огромный заросший, запущенный сад позади старой купеческой усадьбы. Усадьбу с революционным энтузиазмом превратили во множество коммунальных квартир, но сад… Сад коммунальным сделать, видимо, не удалось.
Мы считали его своей вотчиной, своей тайной, полной неожиданностей и чудес. Там были совершенно секретные, затерявшиеся в глубине зарослей жасмина и сирени места, о которых даже и не подозревали взрослые. Здесь располагался наш штаб, здесь мы находили отдохновение от контроля, это была наша тайна, наше прибежище.
Господи, что только мы не постигали в том саду! Это абсолютное счастье свободы, потому что никто – ну просто никто из взрослых! – не знает, где ты, и только тебе решать, когда выйти из тайного штаба и выходить ли на призыв мамы, и, замирая от восторга непослушания, предполагать, что будет, если сделать вид, будто не слышала, как тебя зовут. Я вот еще чуть-чуть, ну одну минутку посижу и выйду победителем, потому что это я сама решила, что уже пора. И от осознания этого «я такая большая и значимая» было не страшно получить нагоняй. Пусть ругают, да и ругают как-то вяло, главное – нашли. И не догадываются, что это я сама, сама решила найтись!
А в саду все такое шуршащее, сказочное и все по-взрослому важно: и большой секрет, и тайный сбор, и глобальные проблемы детского возраста.
Ах, как же это было прекрасно! Лето, солнце, запущенный купеческий сад, огромный, как мир. Засыпанный землей фонтан, дорожки в никуда, а впереди целое лето, важнейшие детские проблемы – качели, старые сараи, велосипеды и запах сирени. Запах счастья. Даже не счастья, а того, что гораздо, гораздо лучше, – преддверия лета, солнца, свободы и тайны будущего.
Потом этот запах настиг меня в больнице, после операции.
Я никак не могла открыть глаза после наркоза, но мне было так радостно, так легко и совершенно непонятно, что ж такого замечательного в моем пробуждении.
