Сотвратительной ухмылкой на лице Дино Россини наклонился вперед:
– Ты совершаешь ошибку, Каваллари. Думаешь, это то, чего хотел твой отец?
Сидя за столом в кабинете покойного отца, Лука Каваллари встретил сердитый взгляд Россини. Посмотреть в сторону, просто моргнуть – значит показать слабость, а этот мужчина, как и все мерзавцы, охотился на тех, кого считал слабее себя.
Поэтому Лука только что уволил его.
– Желания отца перестали меня волновать в день его смерти, – сказал он. – Теперь мы все делаем по-моему.
Лицо Россини потемнело.
– Старые методы…
– Не приветствуются. Я ясно дал это понять два месяца назад. То, что ты сделал вчера, непростительно.
– Он обокрал тебя, – сказал Россини, словно это оправдывало его жестокость.
– Надо было позвонить в полицию.
Россини рассмеялся:
– Это не Нью-Йорк. Думаешь, шикарный костюм и прическа вызывают к тебе уважение? – проговорил он. – Америка сделала тебя мягким, Каваллари. Здесь, когда кто-то крадет, не проявляют должного уважения, ты не вызываешь полицию. Ты преподаешь ему урок.
От гнева Лука вскочил. Он наклонился вперед, положив сжатые в кулаки руки на стол.
– Урок? Ты натравил своих людей, своих головорезов, на шестнадцатилетнего мальчишку! У него перелом ноги, сломаны ребра, вывихнуто плечо и серьезное сотрясение мозга. Убирайся, – еле сдерживая гнев, произнес Лука.
– Что насчет моих людей?
– Они тоже уволены.
Россини встал, усмехаясь.
– Заменить нас будет нелегко.
– Я уже сделал это. – Лука подчеркнул этот факт жесткой довольной улыбкой. – За дверью тебя ждут двое мужчин, чтобы проводить из поместья.
Щеки Россини побагровели. Он подошел к двери, бросил на Луку воинственный взгляд и вышел.
Лука встал и подошел к окну позади стола. Снаружи, в ярком сиянии сицилийского солнца, двое крупных, мускулистых мужчин провожали Россини до места, где был припаркован его черный седан. Он сел в машину, завел мотор и умчался.
Скатертью дорожка.
Нужно было уволить Россини два месяца назад, будь прокляты его двадцать лет службы семье. Возможно, этот человек был в какой-то степени прав, хотя Луке было неприятно это признавать. Он не был мягким, но годы добровольного изгнания в Америке совсем не подготовили его к предстоящей работе.
