Мэй отложила кисть, отступила на несколько шагов, склонила голову набок и придирчиво оглядела собственное творение. Тихонько вздохнула. Склонила голову в другую сторону и вздохнула погромче. Увы! За предыдущие дни она исчерпала все свое умение и фантазию и теперь не могла добавить к работе ни единого мазка. Оставалось вскинуть руки, признавая поражение. «Сдаюсь! Шедевра не получилось».
Вытирая перепачканные краской пальцы, Мэй принялась – с мужеством закаленного неудачника – разбирать недостатки картины. Критически изучив фигуру на полотне, пришла к выводу, что нигде не нарушила пропорций. Гордый разворот плеч и надменно вздернутый подбородок ей просто удались. Сочетанием красок художница тоже осталась довольна. Складки плаща отливали глубоким пурпуром, белизна тоги ослепляла. Нет, беда заключалась в другом.
Герою полотна решительно не хватало бешеной энергии, неукротимого темперамента. «Где повелительный жест, где сила воли, запечатленная в складке губ? В его взоре нет страсти! Подобное чело можно увенчать прозаической шляпой, но не лавровым венком!»
Как Мэй ни вглядывалась – не находила в своем герое даже малую толику тех качеств, какие выделяют личность из толпы и возносят на трон. Вряд ли он мог увлечь за собой легионы или повелевать империей. Бедолага на картине хоть распрямлял спину и задирал голову, но оставался всего лишь ее усталым, застенчивым братом, а отнюдь не полководцем-триумфатором.
Обвинять в этом саму себя Мэй была не согласна, а потому нашла другую жертву. Пылая досадой, она обернулась к тумбе, где, послушно обмотавшись красной занавеской и вытянув длань в указующем жесте, добрых два часа безмолвно страдал ее брат. Сразу же поняла, что никогда не напишет задуманный шедевр. «Глупо было не заметить этого раньше!» Брат служил воплощением кроткой скорби, а не отчаянного натиска.
– Рэнди, ты рохля, – объявила Мэй. – Размазня.
Если она ожидала, что брат удовольствуется подобной наградой за трудную работу натурщика или хотя бы милостиво согласится с диагнозом, то ошибалась. Он рванул красную занавеску так, что ткань затрещала, а Мэй заверещала от страха. Эта занавеску она выклянчила у квартирной хозяйки под нерушимую клятву – возвратить в целости и сохранности.
