После масленицы, в первую неделю Великого поста Ефим наконец собрался сообщить домашним о принятом решении. Он долго колебался, мучительно искал выход, казалось, из безвыходного положения. Наконец, он пришел к единственно правильному, с его точки зрения, решению.
Поужинав, когда домашние уже насытились и готовы были встать из-за стола, Ефим обратился к отцу:
– Отец, – начал Ефим, слегка волнуясь, – я решил идти работать в уезд на железную дорогу.
– Кем же ты хочешь cтать? – мастеря самокрутку спокойно спросил Семён Петрович.
Спокойствие отца приободрило Ефима, и он уже более уверенно продолжил:
– Вначале кем возьмут, а потом, малость подучусь, стану кондуктором, а может и машинистом.
Отец сунул в рот самокрутку, зажег спичку и прикурил. Несколько минут в комнате висело тяжелое, томительное молчание. Ефим притих, в ожидании ответа, и лишь украдкой посматривал на отца.
Семён Петрович устало оперся натруженной рукой о край стола, молча, попыхивал самокруткой, обдумывая слова сына.
Клубы белёсого дыма тревожно вырывались изо рта, медленно поднимаясь к потолку.
Подумать отцу было о чём.
Ефим был у него первородным, главным помощником в крестьянском хозяйстве.
Парню в этом году должно исполниться восемнадцать лет. Ему скоро пора будет обзаводиться отдельным хозяйством, а там гляди, и семьёй.
Семёну Петровичу очень хотелось, чтоб старший сын был рядом. Он ещё не был стар, но хозяйство было крепким, хоть и земли мало. Если какая нужда, то можно, опереться на сына в любую минуту. Ефим мог подсобить, а то и выполнить какую работу за отца.
Но неволить старшего сына не хотелось.
Год назад Ефим уже уходил работать на Льговский сахарный завод чернорабочим, но проработав несколько месяцев, вернулся домой, и вот опять надумал уйти на сторону.
После долгих размышлений, Семён Петрович решил не отговаривать сына.
– Это дело, – проговорил он степенно, после томительного молчания, – но кто тебя возьмёт на станцию?
– Я уже с Колюхой – соседом сговорился. Он во Льгове работает машинистом, и меня обещал устроить, как земляка.
