За панорамными окнами полупустой кофейни жужжал и гудел оживленным ульем белоснежный город. В стеклянных глазах домов персиковыми бликами играло встающее солнце, а небо было до того лазурным и безоблачным, что дикой могла показаться сильная прохлада на улице. Близилась середина лета, но (увы!), этот факт не влиял на превратности погоды. Ветер дул промозглый, и в воздухе пахло осенью.
Мукро, столица Старых рубежей, Центральной территории и всего Государства. Город призрак, город мираж, сотканный из белого мрамора и застеклевших слез. Город изысканный в своем великолепии и устрашающий своим значением. Утопающий в зелени, омываемый тремя реками; замерший в ожидании под белым солнечным диском в небе; единственный город в Государстве, чье название состояло из букв, а не цифр. Город, шпили высотных зданий которого врезались в небеса острыми иглами. Эстакады и арочные мосты сплетались в узловатую сетку; удивительным было, что машины не бились на дорогах каждую минуту. По правде говоря, даже тяжело было вспомнить, когда произошла последняя авария.
Внимательные до времени и цифр сказали бы, что дело близилось к девяти часам утра. Эстеты отметили отменный интерьер кофейни, бариста зафырчали на передержанные шоты эспрессо, но одинокий посетитель, сидящий у окна, не замечал ничего из этого. Его не заботило ни начало рабочей недели, ни красное дерево барной стойки и столов, ни горчащий кофе. Мужчина смотрел в окно, барабаня пальцами по столу, и наблюдал за усевшейся на раскидистом дереве птицей.
Быть бы птицей. Вспорхнуть, оторваться бы от земли; разрезать с лёгкостью облака, миновать заборы, баррикады, ограждения. Пересечь границы. Скрыться в высоте, притаиться в кроне. Спрятаться за пушистой вуалью небес. Улететь бы – далеко-далеко, где тебя не увидеть, не достать, не поймать.
Улететь бы.
Птица, прощебетав, легко перескочила с ветки на низкий белый кованый заборчик. Расправила крыло, прочищая клювом искрящиеся на солнечном свету синие перья – словно сама судьба в лице этой свободной птицы насмехалась над мужчиной. Он ведь жил подневольно, как не хотелось бы то оспаривать или отрицать; и даже был куда более скован, нежели многие могли предположить.
