– Ну, что молчишь? – посмотрел на меня капитан. – Отвечай: колдовала?
– Я не умею насылать болезни, – слабым голосом отозвалась я.
– Врёт! – тотчас пискнул один из матросов – самый приставучий и мерзкий. – Она что угодно тебе скажет, кэп, только бы шкурку свою сберечь!
– Я могу только отнимать энергию, да и то – прикасаясь, – сказала я. – Ещё чувствую залежи серебра… и всё.
– Тогда какого морского ежа мы с ней телепахтаемся? – возмутился лоцман. – Капитан, давайте голосовать! Я за то, чтобы ведьму море приняло! Пусть оно решает, виновна девка или нет!
Минута переговоров, дружные заросли рук – и меня тесаками погнали к фальшборту. Капитан и пара матёрых пиратов сомневалась, но остальных обуял гнев. Да, найти истинную причину хвори трёх моряков было куда сложнее, чем обвинить во всём колдунью… Не зря и жрецы говорили: где волшебница – там беда. Не зря они всех храмовых жриц держали в строгом подчинении, даром что неосведомлённым казалось, будто женщины при храме живут в обожании и роскоши…
– Ну, сигай! Давай, девка, или рубанем по ногам!
Я встретилась взглядом с капитаном, и он скрестил на груди руки.
– Прыгай – или заставят. Чего уставилась?
Плавать я научилась лет в восемь – упала в неглубокую, но для ребёнка опасную лагуну, и барахталась там до тех пор, пока чудом не добралась до берега. Потом ещё долго близко к воде не подходила, но в итоге заставила себя залезть в океан, и постепенно перестала бояться его.
Однако, лагуны и побережье – не открытый водный простор. Поблизости не виднелось ни клочка суши, и пираты прекрасно знали, что обрекают меня на мучительную гибель. Впрочем, когда у них хватало жалости к людям, будь то женщина или ребёнок?
Я неуклюже, вздрагивая от всё более злобных возгласов, залезла на фальшборт и, обхватив себя руками, спрыгнула в воду. А когда вынырнула, корабль уже разворачивался, чтобы вскоре поплыть прочь, оставив меня на розово-синей закатной глади. Хорошо ещё, не задели бортом, уходя прочь…
За все свои двадцать два года я ещё ни разу не ощущала одиночество так остро, как сейчас. Меня боялись и, возможно, ненавидели, но хотя бы не прогоняли… Главный жрец, милостью которого я жила в храме, не упускал возможности попенять на мою нетипичную для островных внешность: чёрные как омут глаза, вызывающие лишь ужас, и серебристо-белые волосы, отождествляемые со старостью и смертью, а ещё светлую кожу, на которую трудно ложился загар.