– Знаешь, почему он до сих пор ещё жив, Глок? – спрашиваю, откидываясь назад, и древний, полуразвалившийся стул, на котором я сижу, жалобно скрипит, добавляя трагических нот в происходящее в комнате загородного домика.
– Хер знает, босс. Вряд ли он вам нравится. Может, лучше его спросить? – пнув носком ботинка под ребра связанного по рукам и ногам Рыбу, валяющегося у моих ног, опускается на корточки, долго всматривается в опухшее от побоев лицо и мотает башкой. – Не, босс. Он похоже тоже не в курсах. Или есть варианты, Рыба? Чего мычишь? Жить хочешь, сука?
– Естественно хочет. Всему живому, даже последней твари, очень хочется пожить подольше и послаще, – поворачиваю голову, осматривая развал вокруг.
Боск и Кайф заканчивают переворачивать ящики шкафов, вытряхивая их содержимое на пол, Гёте медленно перелистывает страницы понравившейся ему книги – снова нашел что-то на немецком и в ближайшие дни будет цитировать одному ему понятное. И только Глок, неторопливо накручивающий глушитель на ствол пистолета, вроде как не при делах, хотя свои он уже закончил и, отчитавшись, что два телохранителя Рыбы в соседней комнате проснутся исключительно в следующей жизни, с радостью готов потрепаться о чем угодно. Не лучший собеседник, но туповатость Глока с лихвой перекрывает одно его качество, которое крайне редко встречается в людях – верность. Она либо есть, либо ее нет. Никаких полумер и промежуточных состояний. И, к сожалению, у Рыбы второй вариант – полное отсутствие.
– Что самое сладкое, Глок? – спрашиваю, кивнув Боску и найденному им мусорному пакету с наличкой. – Пересчитай.
– Сахар? Не! Этот… кулум?
– Лукум! – усмехаюсь и отрицательно мотаю головой. – Мимо.
– Босс, я хер знает. Я сладкое с армейки не особо. Сгущенка что ли? – Глок чешет своей пятерней затылок и удивленно таращится на Гёте, когда он захлопывает книгу и произносит:
– Если не знать босса, то правильный ответ – лугдунам или N- (4-цианофенил) -N- (2,3-метилендиоксибензил) гуанидиноуксусная кислота, а так он про жизнь.