Весна в горах всегда наступала неспешно, словно боясь потревожить древний покой этих мест. Солнце ещё не успело прогреть каменистые склоны, и утренний воздух оставался холодным, пронизанным тонкой свежестью, что поднималась от сырой земли. Лес просыпался медленно: первые зелёные побеги пробивались сквозь слой опавшей листвы, а ручьи, освободившиеся от зимнего льда, журчали тихо, но настойчиво, наполняя тишину своим мягким шепотом. Среди скалистых вершин и густых зарослей возвышались миндальные деревья – их голые ветви пока лишь намекали на скорое цветение, но уже хранили в себе обещание нежных лепестков, которые вскоре должны были окрасить пейзаж в белый и розовый.
На краю леса, у подножия крутого холма, стояла одинокая хижина. Её стены, сложенные из потемневшего от времени дерева, покрылись трещинами и мхом, словно впитав в себя дыхание бесчисленных сезонов. Крыша, слегка покосившаяся под тяжестью зимних снегов, была покрыта грубыми досками, а из узкой трубы поднимался тонкий дымок, вьющийся в предрассветной дымке и растворяющийся среди ветвей. Рядом с хижиной росло старое миндальное дерево, его корни уходили глубоко в землю, а ветви, скрюченные от ветров, тянулись к небу, будто в молчаливой мольбе. Вокруг не было ни звука, кроме лёгкого шелеста листвы да редкого птичьего крика, доносящегося издалека.
В этой хижине жила Сон-а – женщина, чья жизнь давно стала легендой среди жителей деревни, раскинувшейся внизу, в долине. Её длинные волосы, тёмные, как ночь, с редкими нитями седины, спадали на плечи, а глаза, глубокие и задумчивые, казались отражением горного озера – спокойного, но скрывающего в себе неизведанную глубину. Её называли травницей, потому что она знала, как лечить лихорадку отварами из горьких корней и снимать боль настоями из лесных цветов. Её руки, огрубевшие от работы, были ловкими и уверенными, когда она перебирала сушёные травы или растирала их в ступке, наполняя воздух терпким ароматом. Но в деревне о ней говорили шёпотом, с опаской, добавляя к её имени слова вроде «ведьма» или «та, что говорит с ветром». Её голос – мягкий, мелодичный, с лёгкой хрипотцой – часто звучал в одиночестве, сливаясь с природой. Она пела не для людей, а для леса, для деревьев, для ветра, что гулял меж скал, и эти песни были её спутниками в мире, где она давно стала чужой.
