Вступление
Как бы можно было бы охарактеризовать книгу, которую я предлагаю на суд читателей? Это книга обо мне, о тех, кого я знала и любила, об эпохе, через которую прошли мои детство, юность и зрелость. Мне повезло прожить долгую жизнь – не всегда легкую, но именно через трудности я укрепила свой характер. Со временем я начала по-другому воспринимать свою прошедшую жизнь, стараясь переосмыслить её, пережить заново. И из этого родилась эта книга – как тихое воспоминание обо всех тех, кого я любила, к кому была привязана, к которым испытывала уважение или благодарность. Эти люди оставили неизгладимый след в моей душе, в самой ткани моего бытия.
Их голоса, лица, поступки и судьбы переплелись с ускользающей мелодией жизни, которую я стремилась уловить и сохранить. Это не мемуары в строгом смысле этого слова. Это и не вымышленные истории – это проблески воспоминаний, оживающих лишь благодаря слову. Это – дыхание времени, которое передается из одного сердца в другое. И если я вспоминаю этих людей, то лишь для того, чтобы ни один из них не исчез в забвении. Ведь мелодия бытия – это таинственная мелодия. И каждый из нас – часть большого хора жизни, который звучит, пока его помнят.
Там, где живет музыка
Музыка есть везде – и в звуке, и в молчании. Однако не каждое ухо готово её услышать.. У меня вообще не было слуха – музыкального. Однако говорили, что есть –внутренний. Что они имели в виду, не знаю – то ли способность воспринимать фальшивость исполнения, то ли чувствовать её. Помню, как ехала с братом в Прибалтику – он играл в оркестре под управлением Кондрашина. Мы ехали поездом, и меня посадили в купе с тремя музыкантами – мужчинами. В какой-то момент, совершенно неожиданно, они начали рассказывать непристойные анекдоты. Я покраснела. Как видно это их развлекало – их анекдоты, постепенно становились все более грубыми. Бросилась на помощь к брату – попросила перевести меня к нему в купе. Не получилось. Мы приехали в Ригу, потом в Юрмалу. Те самые музыканты превратились в вежливых и обходительных. Начали ухаживать – так бывает. Но мысль, родившаяся тогда, не отпускает и сегодня: Как может в одном человеке жить одновременно божественное и низкое? Как люди, играющие Баха могут с таким наслаждением разыгрывать грубость? Да и Николай Петров, в ту пору совсем юный подошёл к нам с подругой – с шуткой, с ухаживанием, фразой, от которой и поныне неловко: «Говнецом попахивает откуда-то…»А ведь он играл как бог. С возрастом научилась различать дар и душу. Но сердце по-прежнему тоскует по чистоте. По тому, кто не оскверняет тишину. Кто не разрушает молчание, в котором живёт Моцарт.Возможно, сакральное – не в том, кто играет. А в том, кто слушает.
