В дверь осторожно постучали. Графиня поспешно отдернула руку, которую собирался поцеловать bel homme[1] Кирдягин. Поправила слегка растрепанные букли, привела в порядок потревоженное декольте, сделала глубокий вдох, обмахнулась веером, стараясь согнать с лица обильный румянец от неумеренных и весьма пикантных комплиментов известного столичного повесы и бретера, и только тогда соизволила произнести:
– Войдите!
В будуар, почтительно склонившись, скользнул слуга в ливрее. В руках он держал серебряный поднос, на котором в одиночестве возлежал большой сиреневый конверт, скрепленный круглой сургучной печатью с пропущенной сквозь нее изящной золотистой ленточкой.
Сердито посмотрев на лакея, графиня двумя пальчиками взяла конверт, нервно взмахнула веером и недовольно проговорила:
– Сколько раз нужно повторять, чтобы меня не тревожили во время визитов?! Нет, в этом доме определенно желают свести меня с ума! Все, что я ни прикажу, выполняется из рук вон плохо или вовсе забывается!
Она виновато взглянула на Кирдягина, развалившегося в кресле напротив и с преувеличенным вниманием рассматривавшего свои тщательно отполированные ногти. На замечание графини он ответил едва заметным пожатием плеча да поднятыми вверх аккуратными и, как она подозревала, искусно подправленными куафером[2] бровями, тем самым достаточно талантливо изобразив огорчение от возникшей вдруг помехи.
Лакей склонился еще ниже:
– Ваше сиятельство, велено срочно передать это послание лично вам. Господин Рябинин-с, секретарь его сиятельства, распорядились…
– Peut-on faire des comme-ca?[3] – вздохнула графиня и взмахом веера показала лакею на дверь. – Ступай, Степан, и передай, что я велела более меня не беспокоить, понял, шельма окаянный?
– Понял-с, понял-с! – попятился к двери Степан. – Все скажу, чего уж там!
Проследив за тем, чтобы дверь за ним захлопнулась, графиня дернула за витой шелковый шнур. Тяжелая бархатная штора рухнула вниз, отгородив будуар от внешнего мира.
Кирдягин в это время с тоской взирал то на окно, за которым близился к трем часам пополудни сырой и серый петербургский день, то на небольшой столик у кресла графини. На нем ждала своей очереди бутылка дорогого шампанского, покрытая тонким слоем подтаивающего инея. Услышав громкий хлопок, Кирдягин обернулся, и тотчас его чувствительный нос некрасиво сморщился, и гость вдруг звонко чихнул.
