Северное лето было похоже на смущенную улыбку исподволь – то ли оно есть, то ли его нет – катится скромно, искрится в неяркой траве почти незаметным цветом – вот морошка с клюквой отцвели, вот еще что-то почти невидимое, и вдруг, на крошечном холмике – раз, вспыхнули две ромашки и сами испугались своей смелости, выскочки. Но иногда, среди прохладных деньков вдруг откуда не возьмись перепадали жаркие, да такие, что девчонки наряжались в сарафаны и босоножки, прыскали разноцветными стайками по ожившим полянкам, хихикали около купанок, ныряя в теплую, быстро прогревающуюся воду. Такие дни Лиза не любила. Они нагоняли на нее тоску, воспоминания жалили и терзали, и тогда она уходила к морю. Было у нее одно местечко на берегу, там тихая заводь глубоко вдавалась в берег, светло-желтый песок быстро высыхал на солнце, легко рассыпаясь под ногами, а три небольшие сосенки, сбившиеся в стайку, отбрасывали кружевную тень на огромное, выбеленное водой бревно, упирающееся торцом в обрыв. Это было Лизино тайное место, сюда она приходила часто, долго сидела у воды, вглядываясь в серую даль, считала барашки суровых волн. У этого моря всегда был такой цвет, в любую погоду – оно отливало свинцом. Даже в самый ясный день, когда небо сияло радостной голубизной, вода была сизой. Она как будто стеснялась этого глупого детского неба, оставалась спокойной и сдержанной. И Лизе это нравилось… Сегодня ей страшно хотелось плакать. С тех пор, как уехал Виктор, она не проронила ни слезинки, а вот сейчас, как прорвало. Она лежала на песке животом вниз , рыдала белугой, и песок жадно глотал ее слезы, как будто ему не хватало соли. И как будто просил – ну! Давай еще! И тебе хорошо, и мне… Отрыдавшись, судорожно всхлипнув пару раз восстанавливая дыхание, Лиза села, поджав под себя ноги, собрала напившийся песок в кучку, пропустила его между пальцами. В груди болело от еще накатывающих слез, но плакать уже не хотелось, стало легче. Подобрав платок, который она всегда брала с собой, ветер здесь мог сорваться совершенно неожиданно, причем холодный, почти ледяной, она встала, обернулась, решив посидеть здесь еще, перебравшись на свое бревно под сосны, и вздрогнула от неожиданности. На бревне сидела Майма. Майма сдала за это время и сдала сильно. Лучики морщин вокруг ее ласковых черных глаз стали совсем глубокими и темными, вокруг свежего еще совсем недавно рта залегли глубокие тени, стройные плечи слегка сгорбились, придавая ее маленькой фигурке непривычную печаль. Лиза понимала, что это из-за нее и из-за сына, но она не чувствовала жалости, наоборот – она винила свекровь. Винила сама не зная в чем, может быть связывала с ней свою неудачную семейную жизнь, свою потерю, страшную и невосполнимую, и сделать с собой ничего не могла. И еще ее бесило, что Майма не гонит ее из своего дома. Кто она ей? Уже не невестка, муж ее бросил, уже не мать долгожданной внучки, так – пришлая. И вот это – ее пришлость, ненужность, и непонятная доброта к ней этой маленькой женщины мучили особенно сильно. – Лиза, ты опять здесь… Я просто места себе не нахожу, когда ты уходишь к морю. Вот честно, как будто ты можешь от меня уплыть… Ну, или улететь, как чайка – фррр и нет тебя. И я опять одна останусь. У Лизы чуть помягчело внутри, она села рядом, прислонилась в теплому боку свекрови, прикрыла глаза – Ты же из-за меня, мам, опять в доме живешь. А хотела уйти и жить со своими. Получается, я тебя держу… Майма распахнула полы своей мягкой меховой безрукавки, с которой она не расставалась даже в жару, укрыла Лизу от вдруг поднявшегося ветра, шепнула – Мне с тобой хорошо, Лиза. Ты мне больше дочери, не знаю, как такое произошло. Не кори себя ни в чем. И меня не кори. Лиза опять всхлипнула, но тоска уже совсем отпустила ее, захотелось кваса с хлебом, прямо вот полбуханки бы съела. – Пошли домой, мам! Обедать будем, время-то уже к вечеру Лиза было улыбнулась, но тяжелый взгляд глаз Маймы остановил эту улыбку – Лиз… Я не просто так пришла…Звонил Витя… И Лизы екнуло в животе, она знала, что рано или поздно это случится, вот только в последние месяцы ей хотелось, чтобы это произошло позже… – И что? Что, мам, сказал, что не приедет? Я и не жду… Майма коснулась холодной ладошкой Лизиного лба, вздохнула… – Нет… Он приедет, скоро. Совсем скоро, Лиза…И привезет Алису… Имя дочери взорвалось у Лизы в голове, взорвалось так, как будто там лопнула шутиха, потемнело в глазах и на мгновение пропал слух. – Алису… Так она же в интернате…Разве ее могут освободить после убийства? Майма вздохнула, потерла пальцами виски, встала – Там много всего случилось, моя хорошая. Умерла мать Ираиды, а следом за ней смертельно заболела и она. Она, вроде, и была больна, время тянула, надеялась видно. Но смерть все равно пришла, и перед смертью Ири призналась в убийстве. Душу, наверное, хотела спасти, да разве такую душу спасешь? Но это не нам судить с тобой, какие мы судьи, судить есть кому. Лиза слушала Майму, и ей казалось, что это сон. Так бывает, когда среди спокойной, наладившейся жизни вдруг приходит прошлое, приходит во сне, мучает ужасами так, что просыпаешься в холодном поту, долго приходишь в себя, но призраки не оставляют, таятся в темных углах спальни, прячутся…
